просто картинки -
для газет -
для книжки -
для журналов -
тушь и акрил -

Буквы

Дело об исчезнувшей кровати.

1.

Недавно из-под моего друга Николая исчезла кровать.

Он лежал в ней, как обычно, одетый, во второй половине дня, курил и ел мясо, и вдруг обнаружил, что теперь вместо упругого вонючего матраца под ним широко раскинулся твердый деревянный паркет.

О кровати теперь напоминал лишь прямоугольный слой сигаретных бычков и конфетных оберток, словно снегом запорошенный кудрявой сизой пылью.

Николай недоуменно взмахнул сигаретой и, посыпав пеплом мясо, схватился за телефон.

Так всегда бывает – чуть что, чуть только зачешется у Коли, чуть только пропадет его чёртова кровать – он немедленно хватается за телефон и звонит мне, скотина.

Но на сей раз он позвонил не мне, а в детективное агентство.
- Здравствуйте – сказал Коля в трубку. – Это детективное агентство?
- Да – ответили на том конце женским голосом.

Наступила томительная тишина. Николай, прижимая трубку к уху посмотрел на сигарету. Сигарета находилась как раз на той стадии, когда ее уже можно назвать бычком. Это был очень пухлый бычок, один из тех бычков, что порождают классовую ненависть в обществе людей падших и опустившихся.

- Спасибо, - сказал Николай в трубку и выключил ее.

Потом он включил трубку и набрал другой номер.

Вот теперь он позвонил мне.

-Саша, - сказал Коля мне – из-под меня внезапно пропала кровать.

- Коля, ешкин кот– сказал я. – Ну какого чёрта ты все время звонишь по разным пустякам. Ты так скоро и носки под табурет засунешь, а после мне позвонишь и спросишь где мол мои носки. Так нельзя, Коля.

- Я могу вообще не звонить – засопел Николай. – Если я так тебе мешаю, я могу вообще никогда никому не звонить больше.

Я промолчал.

- Пусть – обиженно продолжал Николай, – пусть мои кровати пропадают, пусть мир рушится и летит в бездну, пусть, а я буду сидеть дома и никому не звонить. Хер с ним с миром, я буду сидеть на полу и прижимать попою твердый деревянный паркет.

- Ну как я тебе могу тебе помочь, Коля? – спросил я. – Как я могу, не зная обстоятельств пропажи, не зная диспозиции, не зная выходов и входов, тактик и стратегий, тебе помочь?

-Так я тебе щас расскажу – взволнованно сказал Николай. – Я щас все-все-все тебе объясню. Дело в том, что я курил сигарету и лежал на кровати. НА КРОВАТИ! НА ЧОРТОВОЙ КРОВАТИ!!!

- Спокойно, Коля, – успокоил я его. – продолжай.

- Тут я, значит, нагибаюсь, - продолжил Коля. – А разгибаюсь – смотрю – лежу на полу. Представляешь? Как дурак, блин, на полу, с сигаретой в одной руке и мясом в другой.

- Мясом, Коля? – спросил я.

- Мясом. – Сказал Коля, раздражаясь. – За чем же я нагибался-то, елки-моталки.


2.
Я сидел в кафе, пил кофе и ел салат цезарь с курицей. По количеству салата цезаря с курицей в моей тарелке можно было заключить, что кафе находится в не очень хорошей финансовой ситуации и поэтому владелец попросил повара резко снизить количество продуктов, уходящих на порцию салата цезаря с курицей.

Произведя предыдущее умозаключение, я вновь, в который уже раз, ощутил гордость за свою способность мыслить быстро, четко и полосато, как арматура.

Я отхлебнул немного кофе и представил себе разговор владельца и повара.

- Валерий Михайлович – говорит владелец – а чо это у нас такие огромные порции салата цезарь. Это ж, не дай бог, лопнуть можно от такой порции.

- По нормативу, Евгений Викторович – говорит ему повар- уважаемый человек с седыми усами и в дурацком чепчике. – по нормативу.

- Валерий Михайлович – говорит владелец. – да ну их в жопу нормативы. Посмотри на эту тарелищу! Тут же рожа треснет у любого! Ну неужели эту тарелищу здоровый человек в своем уме будет до конца жрать. Да не будет. Поест он немного салатика, да отодвинет тарелищу эту жуткую от себя. И платочком губки вытрет.

Внезапно мои рассуждения прервал официант. Он отобрал у меня пустую чашку из-под кофе и заменил мою пепельницу, в которую я сложил четыре обкусанные зубочистки.

Потом он поправил подушки на креслах и ушел к себе в официантскую.
- Подушки! – подумал я и насторожился.
Что-то здесь было не так.
Что-то во всей этой истории явно не сходилось.


3.

За окном стемнело. Тусклый свет фонарей освещал крупный снег, что, будто простыней, покрывал белый пододеяльник зимних улиц. Женщина в гусином полушубке выгуливала пышную, похожую на бурую подушку, собаку. Дети, зарывшись, в снег, словно в пуховое одеяло, вяло играли в войнушку.

Дворник, ловко орудуя шабером, счищал голубиное дерьмо с металлического каркаса недостроенного гаража. Накрашенные девицы, хрипло гогоча, выходили из ресторана, ловко отбрасывая кометы докуренных сигарет. Какие-то солдаты строем шли мимо заброшенного арбузного ларька.

Скоро мне надоело наблюдать за всей этой мирской суетой, ведь у друга случилась беда, и сейчас важно было сосредоточиться именно на ней.

Нужно было взять эту беду, и, поместив её в одну ладонь, другой, хорошенько размахнувшись, ударить по предыдущей.
Выяснилось, кстати, что мой друг давно говорит мне в ухо что-то очень важное.

- Саша! – говорил Коля. – Саша!

Я нехотя оторвался от размышлений и оглядел Колину квартиру.
По осиротевшему ныне паркету, как тараканы ползали незнакомые мужчины в ватных штанах, с рулетками на ремнях и пинцетами в сильных, жилистых пальцах.

Они тщательно измеряли пыльный прямоугольник окурков и конфетных фантиков.

Время от времени один из них с восторженным криком поднимал пинцетом над головой особо заковыристый бычок и, сияя, показывал остальным, но, тут же, словно вспомнив о чём-то более важном, гас и вновь опускался на четвереньки.

- Кто это? – спросил я. – Что они делают, Коля?
- Они, Саша, работают – сказал Коля горько – Они, в отличие от некоторых занимаются делом. Они, прямо скажем, не тратят своё время впустую. Они, Александр, дают результат.

И тут меня словно током ударило.


4.

Николай то обольстительно огибал ее слева, то подкатывал справа неистовым приливом, то приобнимал, то потягивался, выставляя вперед нарисованных на свитере оленей, то внезапно бежал на танцпол и, оттуда, танцевал, только для неё одной, нежные танцы.

Он выбрасывал вперед ноги, заламывал руки под немыслимыми углами, изящно падал, но влажные глаза его были устремлены точно в её влажные глаза.

Дама с восторгом наблюдала за Николаем. Никогда в своей жизни она не видела столь интересного, неординарного, творческого, необычного, чудесного, внезапного и душевного человека.

- Поедем к тебе – умоляла она раскрасневшегося кавалера с оленями на свитере. – Поедем, поедем, сейчас же, поедем к тебе.

- Непременно, – говорил Николай – Только ты должна знать одну вещь. У меня пропала кровать.

- Пропало что? – спросила дама, внезапно подобравшись и ощетинившись.

- Кровать – ответил Коля. – Дело в том, что у меня дома нет кровати. Там, где она стояла раньше - сейчас прямоугольник пыли, приправленный окурками.

На слове «окурками» он весь как-то поник: опустились плечи и уголки рта, потяжелели щеки, добавились мешки под глазами, поредели брови.

- Я тут вспомнила - сказала дама с отвращением – мне нужно срочно заняться чем-то совсем другим.

Она встала из-за стола, и, громко его отодвинув, пересела за соседний.


5.

- Куда это мы бежим? – жалобно спрашивал Николай, пытаясь успеть за моим сильным, размеренным шагом. – Зачем это мы так торопимся?

-Увидишь, Николай! – сказал я голосом, излучавшим, в равных долях уверенность и лидерские качества. Приправленный при этом щепоткой дружеской поддержки, голос мой звучал, словно правильно сбалансированный коктейль, в котором все прекрасно – и вустерский соус, и томатный сок, и сельдерей.

Этот голос обладал, и изрядной долей загадочности, потому что Коля, понятия не имел, в каком направлении мы бежим.

- Автовокзал? – спрашивал он, тяжело дыша, - Хлебокомбинат?

- Ботанический сад? Завод по ремонту телевизоров? Пельменная?

- Городская свалка?

Так мы и шли сквозь темень и сугробы – суровый, мужественный и загадочный я и мелкий, суетливый, что-то назойливо бубнящий Николай.


6.

В центре зала стояла Колина кровать. Ее невозможно было спутать с какой-то еще кроватью. Она была стопроцентно Колина – неважно застеленная и покрытая хлебными крошками.

Рядом стоял котел с фиолетовой жижей, горели свечи, а меж свечами, будто безе на торте возвышались белобородые и морщинистые монахи в ватниках и с поварешками в руках.

Монахи все были сплошь белобороды и морщинисты, но даже среди них выделялся один, что был особенно морщинист и белобород.

Он был заметно выше остальных ростом, а на белоснежный ватник его были нашиты синяя звезда и белая мышь.

Борода его, лихо, как лавина, струилась куда-то к самому полу, а морщины будто бы были выточены безумным косторезом.

Высокий монах, из-под белых косматых бровей, строго оглядел остальных, менее высоких, и вдруг зашептал что-то, прямо в свою невероятную бороду.

- Шибурш, Шибурш - шептал высокий монах, и шепот его отражался о стены угрюмой залы, а прочие монахи, стояли, закрыв глаза и внимали.

Затем он прекратил шептать и вытянул два перста в сторону кровати.
Монахи перестали внимать и, придвинувшись, принялись черпать из котла фиолетовую жижу и по очереди поливать ею Колину кровать.

Мы с Николаем, кое-как спрятавшись за шторкой не отрываясь смотрели, как кровать приобретает фиолетовый оттенок. Коля заметно нервничал.
Чем более фиолетовой она становилась, тем заметнее нервничал хозяин кровати.

Казалось, Николая раздражает именно цвет. Если бы монахи обливали его кровать, скажем, светло-зеленым, то он бы и не почесался. А тут – на тебе, дурацкий фиолетовый.

Коля нервничал и, одновременно, напряженно всматривался в монахов, которые все продолжали черпать жижу и равномерно покрывать ею кровать.

И вдруг он решился.

- Это моя кровать! – закричал Коля, выпрямившись и приподняв шторку. – Не трогайте мою кровать! Отойдите от моей кровати!

Тут все монахи в ватниках и бородах потянули к Николаю поварешки, а самый главный широко открыл неожиданно огромный рот и завопил неожиданно тонким голосом.

От этого с потолка посыпался снег, а на Колю монахи. Они крутили перед ним поварешками и хватали его за ноздри, в то время как он гроздями стряхивал с себя служителей культа.

Пока мой друг стряхивал с себя монахов, я думал, что же предпринять: вылезти ли из-под укрытия, или переждать пока гроздья монахов станут чуть менее увесистыми.

Но тут, посреди в принципе вполне нормального течения вещей, случилось нечто совершенно дикое и невообразимое.

Фиолетовая кровать Николая, вдруг сама по себе поднялась на две нижние ножки и, расправив, как крылья, простыню, взлетела. Нехотя и тяжко, как перегруженный шмель, она оторвалась от земли и устремилась ввысь.

Сделав разминочный круг, кровать ускорилась и уже на крейсерской скорости с воем и свистом вылетела в дверной проём.
Монахи внезапно оставили Колю в покое, построились по росту и потянулись к выходу. Самый высокий монах прищурился было на Николая, но потом, передумав, потянулся за остальными.

Здесь у меня отвисла челюсть. Через некоторое время в неё проник холодный южный ветер, и я её захлопнул.

Назад в Буквы